УДК 141.319.8
Виктория Суковатая (д-р филос. наук, профессор, кафедры теории культуры и философии науки Харьковского Национального университета им. В.Н. Каразина
Праведник, шпион, эмигрант:
«путешественник» как метафора гетерогенных идентичностей Другого
В статье проанализирован феномен «путешествия» как гетеротопии и социокультурного источника создания маргинальных идентичностей – Праведника, Бродяги, Шпиона, Эмигранта, - обладающих плюральной, гетерогенной природой «Другого» и расширяющих спектр возможных воплощений субъекта.
Ключевые слова: путешествие, идентичность, Другой, гетеротопия, границы, маргинальность
Суковата Вікторія. ПРАВЕДНИК, Шпигун, емігрант: «мандрівник» як метафора гетерогенних ідентичностей іншого. У статті проаналізовано феномен «подорожі» як гетеротопії і соціокультурного джерела створення маргінальних ідентичностей - Бродяги, Шпигуна, Емігранта, - які мають плюральну, гетерогенну природу «Іншого» і розширяють спектр можливих втілень суб'єкта.
Ключові слова: подорож, ідентичність, Інший, гетеротопія, кордони, маргінальність
Sukovataya Victoriya. RIGHTEOUS PERSON, SPY, EMIGRANT: “TRAVELER” AS A METAPHOR OF HETEROGENIC IDENTITIES OF “OTHER”. The paper is devoted to analyses of the "travel" as phenomenon of heterotopia and cultural source of marginal identities – the Tramp, the Spy, the Emigrant, - which have plural, heterogeneous nature of the "Other" and widen the spectrum of subject’s embodiments.
Key words: travel, identity, Other, heterotopia, border, marginality
Актуальность статьи связана с необходимостью развития в украинской философии теории Другого, которая тесно связана с проблемами идентичности и субъективации, и которая до настоящего времени не получила достаточного осмысления в украинских гуманитарных науках.
Целью статьи является анализ феномена путешествия в его разных формах, жанрах и хронотопах, когда физическое перемещение провоцирует трансформации культурные и нравственные, и, следовательно, формирование новых типов идентичностей в каждой культуре.
Новизна исследования обусловлена культурно-антропологическим анализом и символико-семиотическим методом, в аспекте которых проанализированы культурные идентичности, которые расширяют границы культурного пространства и самосознания общества.
Каждая эпоха создает свой телесный и текстуальный образ Другого, в котором воплощает собственное понимание принципа идентичности, различения и противопоставления субъекта и Другого. Путешественник – одна из фундаментальных метафор Другого в традиционной культуре, которое представляет собой сложный конструкт: с одной стороны, это физическое (про-)движение в пространстве; с другой стороны, любое движение символизирует моральный подъем (духа) или падение, объединяя, таким образом, этику и географию.
Почти во всех мифологиях мира путешествие представляет универсальный символ изменения или развития. Во многих религиозных традициях присутствует мотив путешествия души к загробной жизни; многие обряды посвящения также предписывают путешествие, что символизирует инициацию, переход от одной стадии жизни к другой. Образ путешественника редуцировано представлен фигуре рокового перевозчика, уводящего субъекта в иной мир, например, Харона.
В христианской католической мифологии святой Кристофер перенес младенца Иисуса через реку, и после этого был назначен покровителем путешественников. В традиционной иконографии Кристофера принято изображать с песьей головой, что позволяет говорить о его связи с древнеегипетским Анубисом, покровителем мертвых, писцов и бальзамировщиков. Символизм путешествия связан также с символикой перекрестков и выбора правой или левой дороги, а отсюда – правильного (правого) или неправильного (левого) выбора.
Нет сомнений, что античные авторы первыми в истории отрефлексировали связь между путешествием и идентичностью. Мифологические Данаиды – иностранки, женщины и изгнанницы, были первыми, согласно Ю.Кристевой [1], в истории культуры персонажами, которые в максимальной степени репрезентировали семантику «друговости» - гендерной, расовой, социальной. «Быть другим», это, с одной стороны, отличаться от всех, идентифицировать себя через оппозицию и одиночество, то есть чувствовать свои ограничения по сравнению с остальными; но, с другой стороны, это означает ощущать свою целостность в отсутствии привязанности к чему бы то ни было, чувствовать свою свободу и отсутствии ограничении в росте и изменении своей идентичности.
На наш взгляд, первым путешественником, репрезентировавшим трансформированную и легитимную Господом идентичность, следует считать ветхозаветного праведника Ноя, которого Господь спас от Всемирного Потопа тем, что отправил в путешествие: ему велели соорудить Ковчег, взять семью и семь пар животных (чтобы можно было совершать жертвоприношения в период плавания) и искать новые земли. Отсюда можно сделать вывод, что открытие новых земель и заселение их есть богоугодное деяние, которое находится под «патронажем» самого Бога-Отца. Очевидно, этим и объясняется тот факт, что в течение всех путешествий, несмотря на ряд весьма опасных для жизни обстоятельств, евреи как нация, как тело, выживали и одерживали победу над противниками – можно предположить, именно в силу того, что миссия «открывателя» новых земель (прежде всего земель «нахождения Бога»), является миссией «праведнической», и в этом образ «путешественника» сближается с образом «паломника». Если продолжить метафору путешественника Ноя как исполнителя «воли Господа» по наполнению земель («тел») варваров духом Господа, то можно сделать вывод, что и Ермак Тимофеевич, и Магеллан, и Афанасий Никитин, и Васко да Гамма, хотя и не были иудеями, выполняли не просто востребованную в культуре, но освященную Библией миссию - до XVIII—XIX вв. путешествия были одним из основных источников получения сведений о тех или иных странах, общем характере и очертаниях Земли.
Бродяга-путешественник имеет достаточно широкий спектр значений в английском языке: 1) блуждающий; 2) кочевник; 3) бездельник; 4) не имеющий цели, никчёмный, ленивый. Немецкий язык оказывается более снисходительным к «друговости» бродяг: Vagant в немецком означает бродячий актёр, странствующий певец, которые сформировались как профессиональный цех в эпоху позднего Средневековья и получили название от vagantes - "бродяги". Ваганты средневековой Европы, как правило, недоучившиеся студенты и разжалованные священники, т.е. представители образованного, но деклассированного сословия, сам образ жизни которых был отличным от традиционных стереотипов.
Образ безусловного бродяги, вернувшегося в отчий дом, изображает Рембрандт в известной картине «Возвращение блудного сына». Друговость бродяги воспринимается оседлым обществом как качество человека, не принадлежащего ни к каким определенным законам. Бродяга вызывает ощущение ненадежности в силу того, что в отличие от традиционной культуры, центром мироощущения которой является стремление к «дому», где «дом» является центром «своего» мира, он - бродяга, - стремится «из» дома, в поле, в лес, то есть в пространство «чужих»; бродяга - человек, для которого пребывание в пространстве «чужих» является более желанным, чем среди «своих», это непонятно, странно, а потому вызывает страх: человек, выживший среди чужих обладает либо «особыми» («магическими», «шаманскими», в терминологии В.Проппа, способностями), либо преображается в «чужого», легко совершает переход из одного качества в другое, подобно магу.
«Бродягами» были герои первых европейских романов – «Сатирикона» Петрония и «Золотого осла» Апулея. В «Сатириконе» главный герой совершает путешествие без определенной цели вместе с приятелем и женственным мальчиком Гитоном. Помимо того, что Энколпий – деклассированный элемент (с точки зрения античного общества), в прошлом представитель культурной элиты, который потерял свой статус, осквернил храм, ограбил виллу, совершил убийство, был гладиатором. Окружение, в которое помещает своего героя Петроний, это – сексуальные притоны, оргии тайных культов, компании воров, колдуний, сводниц, моряков, рабов, вольнооотпущенников и поэтов-неудачников; это также волки-оборотни и ведьмы-вампиры, иначе говоря, разнообразные маргиналы, все те, кого относили к категории Других уже в эпоху античной цивилизации.
Один из самых известных путешественников-маргиналов советской культуры – авантюрист Буратино, также попадает в категорию бродяг, и именно это вменяется ему в вину в главе «Полицейские хватают Буратино и не дают ему сказать ни слова в свое оправдание»: « - Ты совершил три преступления, негодяй: ты – беспризорный, беспаспортный, безработный. Отвести за город и утопить в пруду» [2; С.217]. Авантюрист Буратино – своенравный и эксцентричный Другой, который стремится сохранить свою «друговость» ко всем и ко всему как основу своей идентичности. В отличие от паломников и пилигримов, Буратино - искатель приключений не имеет никакого пункта назначения, и путешествие, его передвижение есть цель само по себе, и потому он непредсказуем и особенно ужасен в глазах традиционного общества: он избегает традиционных форм надзора и контроля. Идентичности, которые мыслились как редкие и маргинальные в модерных и до-модерных обществах, превращаются в наиболее заметные в постмодернистском мышлении, превращая куклу Буратино в знаковый символ эпохи. Кочевник, маргинал, номада – это, безусловно, Другие в сознании оседлых обществ, разделенных границами и нормами, это те, кого нельзя подвергнуть наказанию, на кого нельзя распространить свою власть, а потому они действуют раздражающе и создают гетерогенность в пространстве, подобно нейтрино, он и постоянно находятся в ситуации экзистенциальных выборов, на развилке путей.
Определение «бродяга» используется для характеристики арестованного Понтий Пилат в известном диалоге с Иешуа; однако здесь «бродяга» оказывается равнозначен «революционеру», «бунтовщику»: «Где ты живешь постоянно? – У меня нет постоянного жилища, - задумчиво ответил арестант, - я путешествую из города в город. – Это можно выразить короче, одним словом – бродяга, - ответил прокуратор» [3; С.15]. Очевидно, что дискуссия прокуратора и арестанта ведется в разных плоскостях прагматики: Иешуа сообщает о своей культурной идентичности как «другой» в этом мире, он - ученый иностранец, тот, кто постоянно находится в поисках истины и своего предназначения. В модерную эпоху его назвали бы «пилигримом» или «странником», основываясь на цели его странствий – познании мира и проповедей царства Божьего. Однако прокуратор, как и положено представителю власти, то есть человеку без воображения, переводит ученую дискуссию, к которой его склоняет Иешуа, в плоскость прагматики, и сообщает подследственному, что он подпадает под одну из сомнительных и преследуемых категорий – «бродяга», то есть потенциальный разбойник, а значит – «осужденный», и как продолжение логической цепочки – объект для казни и пыток, забота палача. Если вспомнить Мишеля Фуко [4; C. 15], «бродяги» разрушали средневековую идентичность, основанную на привязанности к месту, к земле, и олицетворяли Другого как анархиста и революционера, разрушающего не просто границы государства и нормы морали, но основания культуры, основанной на смену идентичности паломника и пилигрима. Можно утверждать, что феномены «юродивых», «бродяг», «авантюристов», как разновидности странной, избыточной друговости, возникают в ситуациях культурного слома, смены ценностей, прихода новой культурной парадигмы.
Эмиграция, как и путешествие, предполагает разрыв с миром прошлого, уход из него. Само понятие эмиграции, как переселения в другую реальность, появляется с утверждением идеи, что у человека должно быть постоянное место жительство, в котором ему уютно и спокойно. До-модерная и архаические эпохи, связывающие уют с привязанностью к роду и семье, языку или природе. Эмигрант в модерном дискурсе Х1Х века – «перекати-поле», человек, потерявший родину, «свое» место. Но это если быть уверенным, что то место, где ты родился, и есть твое. В постмодернистских дискурсах быть «иммигрантом» - не обязательно «быть изгнанником»: это значит любить чужие языки и собирать камни далеких странах с любовью. Эмиграция символизирует, что человек никогда не идентичен какому-то своему атрибуту, и постоянно пребывает в поисках своей идентичности, которую способен репрезентировать только через друговость. Эмигрант – это человек, чья система ценностей отличается от принятой в данной местности или культуре, тот, кто перемещение и новизну предпочитает стабильности и традиции, для кого риск и идеал важнее прочных связей в окружающей реальности.
К эмиграции близко подходит проблема космополитизма и инакомыслия. Инокомыслящий – человек, находящийся в оппозиции к власти, мыслящий «иначе», по-другому, то есть Другой, с точки зрения обыденного сознания. Инокомыслящий, или «диссидент», если использовать латинскую форму этого слова, это и странный, и отличный, и инородный, и другой. Однажды он может превратиться в эмигранта – того, кого власть лишает приюта в стране рождения (случай А.Солженицына или В.Буковского). Для космополита невозможно остаться навсегда в какой-то одной стране, ибо его существование как целостного субъекта осуществимо только в ситуации «пограничья», в узкой зоне культурного «фронтира», и именно на этой принадлежности к двум культурам одновременно строится идентичность космополита как Другого-инакомыслящего. Для космополита понятия эмиграции не существует, так как весь мир – его родина; вернее: «моя родина там, где я».
Зримой, телесной манифестацией постмодернистской идентичности путешественника, гостя и врага в чужой стране, обладает фигура профессионального шпиона. В современном массовом сознании шпион становится одним из самых популярных персонажей, репрезентирующих телесное соединение «своего-чужого». В постсоветской культуре символом путешественника сквозь эпохи и идентичности часто выступает фигура Штирлица [5]. По мнению В.Руднева [6], фигура Штирлица и сам фильм "Семнадцать мгновений весны" репрезентируют пространство «прозрачности» Другого, совершающего трансгрессивные переходы из одного в другой с покоряющей и неуследимой легкостью» [7; С.13]. У Штирлица, прожившего в Германии более двадцати лет, ощущение дома изменено: ему некуда возвращаться в России, по-крайней мере, его понимание «дома» очень сильно расщеплено. Для того, чтобы стать «своим» среди «чужих», ему было необходимо изменить изначальные представления «своего» и «чужого», перестать быть «чужим» в Германии. Его дом – в «складке», на «изгибе» нескольких культур, и возвращение на «историческую» родину будет эмиграцией в большей степени, чем жизнь в Германии. Будучи заведомо «свой», Штирлиц неоднократно демонстрирует «несоветское», «западное», «иностранное» поведение – в том, как курит сигареты, посещает бары, с достоинством разговаривает с начальством; сами нацистские сотрудники воспринимают его как «чужого» («Он славится у нас либерализмом и логикой»), и ему приходится трудно убеждать их в своей «близости», не пытая и не расстреливая. Именно личная порядочность Штирлица оказывается первым аргументом…против него, когда шеф гестапо Кальтенбруннер приказывает Мюллеру устроить проверку Штирлица. Однако для постсоветского зрителя все эти детали превращаются в знаковые: в СССР, в НКВД времен войны и вплоть до современного периода, личная порядочность и интеллигентность – это те качество, которые могут вызвать враждебность окружающих, могут спровоцировать обвинения в «чуждости». Так, в знаменитом сериале утверждается еще одно значение «друговости»: Другой – это не только «чужой» или «отличный» формально, это может быть гражданин своей страны, идентичный по расе, нации, вере большинству народа страны, однако сохраняя нравственные принципы в безнравственной среде, он ощущается окружающими как «чуждый» и «странный». В этом аспекте Штирлиц объединяет своей фигурой интеллигента как Другого и инакомыслящего (диссидента) как Другого.
Наш вывод состоит в том, что одной из наиболее распространенных практик изменения идентичности является путешествие, которое символизирует телесную практику соприкосновения с миром «других». Другой как путешественник – это человек, чья система ценностей отличается от принятой в данной местности или культуре, тот, кто перемещение и новизну предпочитает стабильности и традиции. Феномен путешествия представляет особого рода хронотоп трансформации идентичности субъекта путем вхождения и познания другой реальности. Путешествие является «зоной перехода», трангрессией, сопоставимой с идеей «гетеротопии» – пространства, содержащего в себе потенциал множественных возможностей, в котором постоянные выборы и есть принципом развития. Гетеротопия – обратная сторона «изоляции», «запрета» и «наказания», и если в сфере «изоляции» действует «закон», то в пространстве гетеротопии – «нарушение закона» (трансгрессия) или сочетание нескольких взаимоисключающих законов, как, например, в пространстве монастыря, борделя, военного лагеря или больницы для душевнобольных. С одной стороны, эти места подчинены норме изоляции (изгнания, отлучения) социальных или культурных аутсайдеров, то есть – Других; с другой стороны, гетеротопия (путешествие) является тем местом, которое само по себе производит «других», тех, которые разрушают стабильность пространства «нормы». Согласно Фуко, гетеротопия – это «мать социального пространства» [8; P. 22-27], она существует между двумя крайностями: реальностью и утопией, как символом идеального общества. Если в пространствах традиционной культуры ценность Другого подвергается сомнению, а другая телесность маргинализируется, то в гетеротопиях Другой выступает как главный деятель и субъект внимания. Осознание и принятие своей друговости как варианта плюральной «нормы» позволяет Другому осознавать и выражать свои интересы, утверждая, таким образом, «нормальность» другой идентичности, источником которой является изменение пространства бытия, как физического, так и культурного. В отличие от дихотомий традиционной культуры, путешествие, являющее собой вариант пространства гетеротопии, стремится к полицентрации отношений, созданию состояний, позволяющих реализовывать маргинальные идентичности как позитивно окрашенные.
Литература
1. Кристева Ю. Самі собі чужі /Ю.Кристева: пер. с фр. – Київ: Основи, 2004. – 263 с.
2. Толстой А.Н. Собр. соч. Т.8. Стихотворения, сказки, сказки и рассказы для детей. Золотой ключик. Русские народные сказки / А.Толстой – М.: Госуд. изд-во художественной литературы, 1960. – 565 с.
3. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита / М.Булгаков – Роман. – Баку: Азериешр, 1985. – 320 с.
4. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы/ М.Фуко: пер. с фр. – М: Ad Marginem, 1999 – 479 с.
5. Липовецкий Марк. Президент Штирлиц / М.Липовецкий [Электронный текст] Режим доступа: nlo/magazine/ru
6. Руднев В. П. Анекдот /В.Руднев // Руднев В. П. Словарь культуры ХХ века. – М.: Аграф, 1997. – 384 с
7. Пригов Д.А. Само-иденти-званство/ Д.Пригов // Место печати. Журнал интерпретационного искусства. – 2001.- № 13. – С. 10-32
8. Foucault Michel. Of Other space / M. Foucault // Diacritics. – 1986. – Spring, 1986. – P.22-27
© Суковатая В.А., 2010-12-01