УДК 130.2:167.5:7.0038.6
(доцент кафедры теории культуры
и философии науки ХНУ имени В.Н. Каразина)
Деконструкция расы и сексуальности в художественной антропологии Я. Могутина
На материале романов Я.Могутина исследовано философско-политическое значение постмодернистской деконструкции как способа разрушения универсалистских идентичностей и конформистских ценностей. Показан вклад постмодернистской эстетики в формирование теории Другого, утверждение плюральности экзистенциальных и гендерных выборов.
Ключевые слова: Другой, деконструкция, постмодернизм.
Суковата Вікторія. Деконструкція раси та сексуальності в художній антропології Я. Могутіна
На матеріалі романів Я.Могутіна досліджено філософсько-політичне значення постмодерністської деконструкции як способу руйнування универсалістських ідентичностей і конформістських цінностей. Доведено внесок постмодерністської естетики у формування теорії Іншого, затвердження плюральности екзистенціальних і гендерних виборів.
Ключові слова: Інший, деконструкція, постмодернізм.
Sukovataya Viktoriya. DECONSTRUCTION OF THE RACE AND SEXUALITY IN THE ARTISTIC ANTHROPOLOGY OF MOGUTIN
The paper is devoted to Mogutin’s novels as an example of the Postmodernist deconstruction in the Post-Soviet literature and a method of transformantion of universalist identities and conformism values. Author argues the contribution of Postmodernist Aesthetics to forming of theory of Other and plurality of existentsialist and gender choices.
Keywords: the Other, deconstruction, postmodernism.
Актуальность исследования обусловлена необходимостью осмысления трансформаций гендерных ценностей в современном массовом сознании.
Новизна работы определена включением в украинскую гуманитаристику западных философских методологий и принципиально новых тем квир-сексуальности, гетерогенной идентичности и гендерного плюрализма.
Результаты исследования могут быть использованы при чтении курсов по гендерной теории, культуре ХХ века, философской антропологии, эстетике, литературе ХХ века.
Деконструкция – один из основных приемов постмодернистской эстетики, при помощи которого эпоха «краха Великих Нарративов» (термин Ф.Джеймисона) деконструирует литературные каноны и общественные лозунги модернизма. И.Хассан, С.Зонтаг, Ж-Ф. Лиотар и другие теоретики постмодернистской критики в качестве центрального интереса постмодернистского творческого метода считали назревшую с середины ХХ века потребность «стереть разрыв» между «высокими» и «низкими» жанрами искусства, «уничтожить» деление искусства на «элитарное» и «массовое». Согласно М.Фуко, Ж.Деррида, Р.Барта, традиционная иерархия жанров с категоричным отвержением «массового искусства» как «низкой формы», является продолжением классовых противоречий индустриального (капиталистического) общества, с его четкими оппозициями центра и периферии, субъекта (творца) и объекта (зрителя), мужчины и женщины, господина и слуги, белой и черной расы, традиционного (гетеросексуального) желания и его альтернативных форм [4; С. 130]. Установление стандартов (канонов) и вытекающее из этого появление социальных, культурных, литературных, эстетических маргинализаций, является неизбежным следствием модерной модели мира. Поэтому используя такие изобразительные средства как ирония, эротизм, пародийность, буффонаду, фарс, фантасмагорию, смешение стилей, постмодернистский метод деконструирует модернистское миропонимание и пытается приблизить Историю и Социальность (как метанарративные структуры) к повседневности, оправдать и дать возможность высказаться «человеку из толпы», трансгрессировать барьеры традиционных расовых, классовых, гендерных и культурных иерархий.
Внедрение постмодернистской методологии в культурную повседневность имеет не только эстетическое, но и политическое значение, так как политический смысл постмодернизма синонимичен демократии, в ее предельно широком, онтологическом аспекте. Постмодернизм декларирует отсутствие универсальной нормы, ценность одновременно сосуществующих плюральностей, которые принципиально противоположны тотальной «обязательности» - в языке, стиле одежды, сексуальных предпочтениях и образе жизни. Постмодернист - деконструктивист в рамках европейской философской традиции – это положительный герой, интеллектуал, изменяющий «порядок словаря» [3], и способ высказываний о мире, а «постмодернистская провокация» понимается как выражение скепсиса к традиционным аргументам буржуазной системы ценностей и создание «иной реальности», «выхода за пределы повседневности», «трансгрессии границ», как, например, в произведениях Энди Уорхола, Чарльза Буковски, Джеймса Керуака, Энтони Берджесса, Тенесси Уильямса. Большинство из этих писателей, «взорвав» литературу 70-х недозволенными прежде темами, языком и героями, спустя десятилетие, из категории «маргинальных» - перешли в категорию «классических» авторов.
По своей идеологической направленности постмодернистская деконструкция близка постколониальной и феминистской литературной критике, которые - в феминистском литературном критицизме (Кейт Миллет, Элайн Шоуолтер, Элен Сиксу) в центр внимания помещают гендерные и сексуальные политики, а в постколониальной критике – отношения расы и нации (Гайятри Спивак, Франц Фэнон, Хоми Бхабха). Постмодернистская деконструкция языка, обращаясь к ироническому коллажированию, «глубинному» психоанализу («шизоанализу» [6]) субъекта, «телесному жесту», т.д. – акцентировала внимание на социальных противоречиях – отношениях личности и общества, власти и интеллигенции, «отцов и детей», установления идентичности и творческой самореализации.
В своих работах Мишель Фуко [4] показал, что гендер и сексуальность являются такими же культурными и семиотическими конструктами как класс, раса, возраст и социальные ритуалы. Западные постмодернистская критика использовала утверждение Девида Гальперина [7] о том, что литературу нельзя изучать без включения в ее исследование гомо/гетеро дефиниций. Изображение альтернативной – другой, - эротичности стало одним из семиотических знаков постмодернистского романа. Принципиальным стал тезис о том, что формирование гомофобии в обществе оказывается возможно по причине ультимативности гетеросексуального стандарта, начиная с детского воспитания и заканчивая масс-медиа. Поэтому ломание «невидимости» гей/лесбиан культуры объективно поддерживает идею свободы и плюральности выборов. Альтернативная сексуальность получила философское осмысление трансгрессии - экзистенциальной, социальной и символической. В соответствии с идеями Ролана Барта об провокативных и эротических функциях языка, постмодернистские писатели нередко использовали гомосексуальность как знак, план выражения, способ маргинализации текста. Отсюда следовало, что альтернативная (гомо)сексуальность может выступать не только в качестве плана содержания, но и в качестве плана выражения, т.е. превращаться в метку, знак чего-то другого, что стоит за ней.
Легализацию «постмодернизма» в бывшем СССР принято датировать с окончания «Холодной войны» и распада Советского Союза. Только тогда постсоветский читатель получил возможность открыть для себя целый пласт культуры, концепций и идей, находящийся прежде за «железным занавесом» большевистско-пуританской идеологии. Широкой читательской аудитории стали известны имена Эдуарда Лимонова, Евгения Харитонова, Егора Радова, Оксаны Забужко, Юрия Андруховича, с их подчеркнутым вниманием к сексуально-расовой тематике и ориентацией на наработки западного постмодернистского романа. Сексуальность, введенная в научный дискурс в качестве культурного института Мишелем Фуко, получила «право на жительство» в постсоветской литературе.
В контексте постмодернистской деконструкции я бы и хотела рассмотреть произведения постсоветского писателя Ярослава Могутина, живущего ныне в США. В сконструированной по законам постмодернизма антропологии, Могутин текстуализирует опыт, в течение многих десятилетий «закрытый» для советского человека: эпатирующая гомосексуальность, экзотизм западной жизни, мультикультурный experience, клубная жизнь, эмигрантское сообщество, - играют в романе Могутина ироническую роль “модных этикеток”, знаков жизни по «ту сторону» повседневных постсоветских реалий. Могутин первым начал описывать маргинальные культуры, антропология которых не то чтобы противоположна советской действительности, - она никак не пересекалась с ней. Многие годы источником гендерных традиций в восточнославянских литературах была христианская идеология, предписывающая сексуальную активность только ради деторождения. После взятия власти большевиками аскетическая концепция «наказуемой» сексуальности была дополнена кодексом «строителя коммунизма», в котором в качестве основного эротического наслаждения допускалась только «классовая» любовь к «Большому брату», в терминах проницательной и злой карикатуры на Советской Союз Дж. Оруэлла «1984». Сексуальность «советского» человека формировалась в течение десятилетий через лишение его целого ряда «хронотопов» наслаждения, которые обычно определяли остроту, условия, формы проявления и репрезентации сексуального желания на Западе. Образы сексуального желания советской массовой культуры были образами желания как "запретного", "тайного", "полулегального", и потому – неизбежно травматичного.
Используя принцип постмодернистской деконструкции, Могутин ломает советские стереотипы ценностей и образа жизни, микширует события по времени, значимости и пространству: вручение литературной премии превращается в сексуальную оргию; разрыв с немецким любовником происходит по идеологическим причинам (герои не находят общего языка в споре о причинах поражения Германии во Второй Мировой войне). Могутин смешивает культурные, географические, языковые пласты и вводит гомосексуальность как нарративную категорию для выражения нового типа сознания, возникающего на переломе эпох и отражающего “трансгрессивный” опыт поколения конца 90-х, раздвигающего традиционные запреты и догм – от языкового уровня до морального и сексуального.
Герой Могутина путешествует по Америке – по всему миру - описывая различные срезы реальности, в которые он попадает волею судеб, и в которых – и благодаря которым происходит его самопознание. Можно было бы утверждать, что Могутин воссоздает сюжетную композицию античного авантюрно-бытового романа – в духе “Сатирикона” Петрония или Карло Коллоди “Похождения деревянного мальчика, или Пиноккио”. Однако, при внимательном чтении можно заметить, что провокация игры автора с читателем состоит в том, что никакого движения на самом деле не происходит, пространство, открывающееся перед глазами читателя – безбрежно неопределенно, это пространство – экзистенциональных выборов, где каждый сам строит и ломает свою идентичность. Герой Могутина – это иронический возмутитель спокойствия, цель которого увеличить дистанцию, отделяющую его от общества социальных иерархий.
Трагедийный оттенок приобретает образ свободы в фигуре юноши-гомосексуалиста в эссе “Смерть Миши Бьютифула”, где герой пытается построить утопию, в то время как внешний мир безжалостно ломает его судьбу. Здесь гомосексуализм оказывается выражением крайней степени незащищенности постсоветского ребенка–юноши в условиях социального кризиса. То, что в условиях нормального благополучного общества может выступать ступенькой к созданию интимного, утопического пространства выживания, в условиях постсоветского разлома и раскола превращается в метку смертника. Могутин заключает своего мини – “Подростка” в духе русского критического реализма, по Достоевскому: “Историю… можно запросто переделать в морализаторский спич: Смотрите, что наркотики, гомосексуализм, тусовки, тунеядство и разгульная ночная жизнь делают с человеком!.. А можно все представить по-другому: Жалко, что не нашлось того Майкла Джексона, который бы его (Мишу) спас и превратил бы его жизнь в Один Большой Диснейленд…”[2; С. 341]. Ирония Могутина как бы обращает внимание читателя на трагедийный характер постсоветской ситуации…
В своих эссе и романе Могутин разрушает идиллию буржуазных ценностей сытой и самодостаточной жизни. Постсоветский конформист, также как и западный буржуа, довольны, когда они ничего не знают о мире вне пределов их существования. Цель всемирного буржуа – борьба за сохранение достигнутого уровня материального благополучия и престижа. Герои Могутина противопоставляют пошлой и ничтожной рутине обыденности - независимость индивидуала, который отказывается думать исключительно «о пользе», выгоде, «соответствии». В репортажных зарисовках “Америка в моих штанах” и литературно-эстетических эссе “Великий вор Жан Жене в России и на Западе” и “Смерть Миши Бьютифула” Могутин текстуализирует гомосексуальность как культурный источник левой радикальности, позволяющей выявлять лицемерие американского идеального общества потребления. Поэтика репортажей близка манере сатирических зарисовок Ильфа и Петрова и поэтике раннего Маяковского. Ирония, к которой постоянно прибегает герой, это способ выявить властную изнанку буржуазии. На мой взгляд, радикализация принципа свободы и является основным пафосом постмодернистских романов Могутина.
На наш взгляд, в изображении гомосексуальной друговости можно выделить два основных механизма конструирования: гомосексуальная друговость апокалиптического ряда, которая воплощает жизненные пределы; и друговость утопическая, которая разворачивающаяся в пространстве идеального общества. Соответственно, в зависимости от принципа конструирования образа антропологии, изменяется и стиль письма автора, и сюжет, и проблематика.
Апокалиптическая мифологема конструирует гомосексуальную друговость в ситуациях кризиса, разлома, страдания, конца нормального мира, в пространстве тюрьмы, армии, в уголовной среде, в кокаиновом угаре, - там, где обычный человек бывает либо редко, либо не стремиться попасть. Часто в этих рамках развязкой сюжета выступает смерть героя. Гомосексуальное желание здесь не имеет свободного и естественного выражения, это вызов отчаяния, это последняя грань, к которой приходит герой, и достижение её синонимично окончанию мира. Таким представлено “черное мужское желание” в трагических повестях Джеймса Болдуина (“Комната Джованни”), Уильямса Тенесси (“Желание и чернокожий массажист”), произведениях Юкио Мисимы. Эту традицию страдания, уже на (пост)советском материале продолжают Д. Лычев, Д.Бушуев и др. По этому типу, на мой взгляд, развиваются сюжеты Э. Лимонова, для героя которого гомосексуальность оказывается вынужденной - эмигрантским одиночеством, уходом любимой женщины, разрушенной идентичностью, которую необходимо создавать заново, в условиях другой культурной среды. В апокалиптическом, экстремальном хронотопе гомосексуальность мыслится как внешняя сила по отношению к герою, обусловленная предельной ситуацией и инициированная извне. Помещая своего героя – сначала пред-гея, а затем гея в экстремальное пространство, автор как бы снимает с героя вину за его не-нормативность, друговость.
Если среди методов изображения первого типа (гомосексуальность как апокалипсис) преобладает реализм (иногда – критический реализм, иногда – черный реализм), как, например, в произведениях Болдуина, Жене и Лимонова, то в текстах, размещающих гомосексуальносьть в пространстве утопии, часто используются остро сатирические приемы, фантасмагория, фантастика, и … романтическая идеализация. Гомосексуальные утопии представляют иную концепцию мира: мир, в котором традиционные, гетеросексуальные отношения просто невозможны, ввиду отсутствия самих “полов”. “Двуполая нормативность” в такого рода произведениях разрушается как буржуазная догма, как непристойность, а собственно сексуальный эпатаж возводится в культ. Могутин создает мир, в котором нет экзистенциальных вины и отчаяния: для Могутина гомоэротичность служит способом обнажения социальных, расовых, идеологических противоречий, которые подвергаются иронической деконструкции и осмеянию. «Ироническая гомосексуальность» оказывается кодом, маскирующим художественные новации автора и литературным приемом, позволяющим неожиданным образом смещать планы повествования, вносить новые мотивы и темы в авторскую субъективность. Деконструкция автора амбивалентна – она необходима, чтобы смешивая трагическое и комическое, достигнуть предела в ситуации, а затем все подвергнуть сомнению, оставив читателю право интерпретативного и аксиологического выбора.
литература
1. Могутин Я. Роман с Немцем [Интернет-ресурс] // Режим доступа к тексту: http. gay.ru/art/literat/books/mognem1
2. Могутин Я. Смерть Миши Бьютифула // Митин журнал.- 1997.- вып. 54.
3. Парамонов Б. Конец стиля // Конец стиля.- СПб. - М., 1999
4. Фуко М. Забота о себе. История сексуальности: Пер. с фр.– Т. Ш – К., 1998.
5. Barthes R. Sade-J. // Sade, Fourier, Loyola. – Paris, Edition du Seuil, 1978.
6. Deleuze G. and Guattari F. A Thousand Plateaus: Capitalism and Schizophrenia, Minneapolis and London: University of Minnesota Press, 1987
7. Halperin D.M. One hundred years of homosexuality// Diacritics, 16, 1986.
© Суковата В.А., 2009