Лысенкова В.В. канд. филос. наук

Харьковская государственная академия культуры

 

МЕТАМОРФОЗЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО НЕСОВЕРШЕНСТВА

 

В статье рассматривается на примере писательской позиции С. Довлатова проблема философичности творчества. Объективная необходимость в современный период повышения философской культуры общества настоятельно требует от литератора философского оформления своих художественных и эстетических идей, изображаемого бытия. Раскрытие художественными средствами сущности, причин, детерминационной основы воссоздаваемого невозможно без их философского постижения.

Ключевые слова: философия творчества, философское постижение, добро, зло, творчество.

 

Lysenkova V.V. Metamorphoses of human imperfection. Problem of philosophy of creative work is researched in article by example of writer’s position of S. Dovlatov. In modern period the objective necessity in increase of philosophic culture of society requires from literary men a philosophic execution of their artistic, aesthetic ideas and depicted existence. Disclosing of essence, reasons, determinative principles of the reconstructed by artistic means is impossible without their philosophic understanding.

Keywords: philosophy of creation, philosophical understanding, good, evil, creation.

 

Статья посвящена проблемам философичности художественного творчества, определению ее степени, присущей писательским исканиям. Художественная литература по своему влиянию на общественную жизнь занимает одно из ведущих мест в формировании социальной позиции людей. Искусство в том случае является общественно значимым, когда оно не индифферентно по отношению к социальным потрясениям, кризисам, обострению морально-нравственных проблем. Для Украины рассмотрение подобных аспектов чрезвычайно актуально, так как современное низведение морали и нравственности до низкогог уровня, абсолютизация неправовой регуляции общественных процессов чревато непредсказуемыми результатами. Притом, что господство права только декларируется, а по большому счету игнорируется. Повсеместно отдается предпочтение волевой доминанте.

В своей публикации автор опирается на результаты предыдущих исследований Асмуса В.Ф., Выготского Л.С., Гольдентрихта С.С., Илиади А.С., Левчук Л.Т., Маслоу А., Майлина Е.А., Неменского Б.М., Слотердайка П., Фромма Э. Их попытки осуществитьглубокое философское проникновение в сущность художественного внесли важный вклад в развитие философской культуры.

Задачей статьи является рассмотрение объективной необходимости нерасчленимого единства художественного и философского постижения Истины, общественно востребованной философичности художественного и эстетического творчества. Игнорирование этого принципа приводит к тому, что изображенные факты мало что значат, поверхностны, если не базируются на определенной концепции. Но и предвзятая философская концепция аннулирует себя, если факты подстраиваются под «социально запрограммированную» доктрину, идеологически постулируемую политическими группировками. Исследование базируется на примере творческих позиций писателя С. Довлатова, уехавшего в Америку в 1990-х годах. Литературный талант, своеобразная манера письма, неприятие идей социализма и принципов жизни в СССР привлекает многочисленных поклонников к творческому наследию писателя, выявляя полярность оценок его произведений.

Изучение мировоззренческого и морально-нравственного кредо художника, воплощенных в его повестях и рассказах, в обрисовке им литературных героев позволяет выявить основную эстетическую тенденцию: талантливую констатацию многообразных фактов жизни, преобладающее ироничное изображение художественных образов и отсутствие в текстах подчас собственной писательской оценки происходящего. С. Довлатовым представлена вереница героев жизненно несостоятельных, неспособных по-взрослому относится к действительности, быть ответственным перед собой и людьми в сложных пертурбациях. Стремление писателя не обнаруживать свою мировоззренческую позицию, обоснование и оценку изображаемого воспринимается как проявление трактуемой им индивидуальной свободы, одновременно не посягающей на свободу читательского «Я». Литератор в своих интервью пытается подвести базу под свое право быть только рассказчиком, но не писателем. Он оправдывает свой метод избирательно нанизывать описываемые события одно за другим на размытую сюжетную линию без всяких попыток проникнуть в суть происходящего. На наш взгляд, это ему мало удается, аргументация выглядит неубедительно.

В статье делается попытка обосновать социальную необходимость философичности творчества, раскрыть составляющие философской культуры писательства, выявить пагубность всеобъемлющего негативизма, гипертрофированного скепсиса, распространения маргинальных идей и пр.

Пока существует общество, проблема совершенствования человеческой личности будет волновать и будоражить лучшие умы. Поэтому соответственно историческим особенностям философы искали специфические пути и средства ее преодоления. По мере укрепления цивилизованности растут требования общества к повышению культуры общественных отношений, и решение проблемы человеческого несовершенства становится все более актуальной.

На ранних этапах своего существования общество стремилось разрешить подобного рода проблемы за счет религиозного воздействия, религиозного воспитания, просвещения, влияния литературы и других видов искусства.  В то время не столь большая плотность проживания населения в сравнительной мере нивелировала многие личностные несоответствия, в городах – их обостряла.

Современный уровень производства, урбанизация, постоянное увеличение числа мегаполисов и миграции населения, маргинализация образа жизни, природное обнищание планеты, экологический кризис усилили концентрацию общественного внимания на личностной проблематике. Общество в ХХ веке все в большей мере стало обращаться к вопросу кардинальных мер разрешения противоречий деформированной личности. Попытки рассмотреть проблему в тандеме: несовершенное общество – несообразная личность – в то время не дали существенных результатов. В то же время нельзя игнорировать примеры уникального преодоления личностью физического и интеллектуального несовершенства, достижения победы над унижающим диктатом злобных обстоятельств, сложностей творческого самораскрытия. Этого добивались усилием воли, величайшим напряжением всех сил, длительной непрекращающейся работой над собой.

Однако заидеологизированность этой темы существенно влияла на массовое сознание, обеспечивая ее матричную заданность. Усиливало результативность данной установки участие в этом действе талантливых ученых, публицистов, работников СМИ, представителей культуры. В числе последних был и ряд советских писателей предгибельного периода СССР. Условно (из-за специфики издания) можно отнести к ним и писателя Сергея Довлатова. Его творчество, пронизанное антисоветской направленностью, набрало силу после служения в армии, в охранных войсках. Для него каноном писательства стало талантливое экзистенциальное описание жизни как потока впечатлений, констатация отдельных картин жизни, зарисовок, концентрирующих внимание на абсурдности бытия. Низменность проявления человеческой натуры, заземленность человеческого существования им возводятся в абсолют. Человек с червоточиной становится у него ”героем жизни“ с его гимном: ”все такие“.

Для С. Довлатова штампом высокой пробы его героев является их брюзжание и постоянное неудовольствие по поводу общественного устройства в стране. Отстраненность внутреннего писательского ”Я“ и эмоциональная невовлеченность автора в описываемые ситуации создают впечатление беспристрастности, объективности, предельной честности и открытости перед читателем. Но что удивительно, автор при этом всемерно создает иллюзию своей идентичности героям по жизненным коллизиям и мировоззрению. И это по его собственным признаниям формировало у читателей убежденность, что все описанное – хроника жизни самого Довлатова. Необходимо отметить, что в повестях присутствует насмешка, иногда достаточно тонкая издевка над героями. Легкая ирония пронизывает тексты, хотя нет ни сатиры, ни явного протеста.

Безусловно, совершенства в мире мало. Зло, творимое мошенниками и проходимцами, изматывает людей порядочных и добродетельных. Их сил не всегда хватает на борьбу со злодеяниями. Поэтому и писатель, и философ призваны своим творчеством акцентировать внимание человечества на необходимости предотвращать духовную и социальную деградацию. Им принадлежит роль выявления путей и средств для устранения множества разновидностей общественного маразма.

Категоричен Л. Лосев, дающий оценку творчества Довлатова как гениального. Гений видит то общественно значимое, что совсем неизвестно другим, талант определяет пути достижения этих трудных целей. Где это у автора? К глубокому сожалению, наличие первого С.Довлатов не выявил, а от решения второй задачи категорически отказался. Но Л. Лосев умиляется его гениальностью, рассматривая ее как ”врожденную, закодированную в генах, не благоприобретенную“. В понимании Лосева ”гениальность – способность к творчеству“ [1, 347]. С подобным упрощением понятия гениальности согласиться не представляется возможным. Данное определение выглядит ограниченным, так как способностью к творчеству обладают не только гениальные люди. Это во-первых. Во-вторых, сущностная основа в нем отсутствует, то есть нет акцентуации внимания на том, что гениальность отличает от всех других видов дарований и составляет его естество. В-третьих, для писателя важна не только психологическая рефлексия, но и рефлексия философской направленности. Сам С. Довлатов в интервью журналу “Слово” признается, что для него “писательство - …попытка преодолеть собственные комплексы, изжить или ослабить трагизм существования.” Столь узкий подход не профессионален. Это идентично тому, что психолог бы заявил о своем желании получить соответствующее профессиональное образование только для того, чтобы разобраться в своих детских комплексах, устранить страхи перед взрослой жизнью, избавиться от постоянного тремора, ужаса перед различными фобиями, научиться держать жизненный удар. Действительно, при трагических переживаниях для того, чтобы в определенной мере избыть состояние безысходности и глубокой тоски, профессиональные психологи рекомендуют, - как прием, - изливать свою боль на бумаге, чтобы облегчить печаль и страдания. Но в подобном случае акцент иной – игнорирование основной предназначенности писательской профессии – помогать людям достигать жизненного равновесия, преодолевать отчуждение, формировать высокий порог психологической защищенности от жизненных повседневных неудач, глубоких драм и трагедий, поднимать жизненный тонус.

Л. Лосев относит творчество С. Довлатова к достоевско-толстовскому типу писателей, которым присущ поиск истины в обществе, в людях, в себе [1, 351-352]. Вряд ли это верно в отношении нашего автора. В таком случае у писателя не было бы тотального бытописательства и большой доли цинизма в нем. Не главенствовали бы отстраненность и уход от глубокого анализа сущности и причин происходящего. Не говоря уже об отсутствии потребности философски анализировать изображаемое. Как ежик от страха прячется за свои иголки, так и слабые люди ищут только способы защиты от сложностей жизни, не пытаясь им противостоять. Герои С. Довлатова основным средством защиты делают бутылку. Беспробудно пьют, выявляя устрашающую покорность судьбе. У них атрофированы личностные защитные силы, велика зависимость от других людей. Малоуспешность в делах приводит их к неврозам, неспособности справиться с обстоятельствами. Их мировоззренческая установка: жизни противостоять бессмысленно, стену лбом не прошибешь. Стрессотерапия довлатовским героям не доступна. У них высокий уровень подверженности дистрессам. Они и стрессы постоянно воспринимают как дистрессы. Их ущербность часто выглядит беспомощно и карикатурно. Герои изображены с большой теплотой, и магия довлатовского слова действует завораживаюше. Но все равно возникает мысль – как жаль писателя, не встретившего на своем пути ни одной светлой личности! А может быть, он не сумел их увидеть или не хотел видеть?! По жизни люди объединяют вокруг себя себе подобных, руководствующихся единой системой ценностей, живущих по законам добра и противостояния злу или наоборот: господства злозакония.

В довлатовской ситуации легче оправдывать бездеятельность своего поколения, обвиняя во всем внешнюю среду, всеобщее торжество зла над добром. А добро и зло – результат деятельности людей. Совершенные, гармоничные и целенаправленные действия, социально оправданная активность, продуктивные отношения творят добро. Несовершенные, негармоничные – зло. В добродеянии и злодеянии имеют колоссальное значение мировоззренческие ориентиры личности, социальной группы и общества. Социальные обоснования действий, ценностные приоритеты влияют на возникновение добра и появление зла. Они рядом идут потому, что в совместной деятельности многих людей соседствуют – личностное совершенство – одних и несовершенство – других, высокий профессионализм и ремесленничество, забота о ближнем и равнодушие, светлый ум и наглая хитрость. Добро стремится помочь всем страждущим, сориентировать их на достойную цель. Зло абсолютизирует свои возможности, так как злодеяние, будучи бесцеремонным и агрессивным, парализует людскую волю.

Добродеяние создает культуру, зло ее разрушает, распространяя вокруг себя лицемерие, подобострастие, тщеславие, лживость, нравственное убожество и моральное тщедушие. Часто победное шествие зла формирует сомнение в возможности его преодоления и убежденность в нескончаемости его проявления, парализуя волю, насаждая социальное бездействие! Зловредность и злонравие ориентируются на всеобщую неспособность расшифровывать их многоликие проявления, хамелеонство, внешне кажущуюся безобидность. Ф.М. Достоевский был убежден, что те, кто не идет путем добра, тот по неволе оказывается в тенетах зла. Вся общественная жизнь соткана из противоречий, поэтому философия, литература, искусство, своим основным предназначением имеют способствование их разрешению, взращивая добро и оказывая противоборство злокозненности. Именно эти формы общественного сознания должны препятствовать развитию комплекса социальной слабости – философии побежденных, оправданию социальной бездеятельности и социальной пассивности. Успехов достигают только люди высокой социальной активности, препятствующие серийному нарушению морально-нравственных норм.

Исторически оправдывает себя утверждение, что у славян литература больше, чем литература – по осмысливанию сложностей бытия. Думается, что это можно отнести и ко многим другим видам искусства. Подобная потребность сложилась объективно, в процессе противостояния злу. Необходимо не в обыденном сознании искать ответы на волнующие вопросы, а обращаться за помощью к профессионалам. Позиция вопрошания читателя и зрителя – это не только выражение высшего доверия к писателю, художнику, музыканту, но и желание всемерно осмыслить свое жизненное назначение, сущность своих действий, характер задач для владения ситуацией на более глубоком уровне.

Сам С. Довлатов в том же интервью отмечает, что Россия ─ литературоцентристская страна, писатель в ней ─ общественная фигура. Литература, подобно философии, берет на себя задачу интеллектуальной трактовки окружающего мира. По его мнению, в России не техника, не торговля и даже не религия в центре народного сознания, а литература. Безусловно, литературные произведения только констатирующего статуса не могут удовлетворить славянское самосознание. Менталитет славян самодостаточен в этом, он сориентирован на то, чтобы сверить свое понимание будущих целей с позицией и оценкой их признанными авторитетами. Поэтому планка требований к художественному творчеству довольно высока – и прежде всего к уровню его философичности. Часто именно литература первой акцентировала внимание общественности на той или иной проблеме, своими художественными средствами обосновывала ее значимость, а затем к ней обращалась философия, углубляла ее рассмотрение, определяла детерминирующие истоки, выявляла возможности и пути ее разрешения, аргументировала актуальные методы и формы исследования.

В жизни много встречаешь прекрасных людей, но их усилий не хватает для борьбы за добро. И тем не менее, люди добра никогда не сворачивают с пути борьбы за порядочность и социальную справедливость в антигуманной среде обитания. У героев С. Довлатова гипертрофирована духовная и душевная анемичность. У его “непризнанных гениев” интеллектуальное генерирование заглушается водкой – как способом решения проблемы. Вечные неудачники не изменяют свои личностные позиции, не борются против своей социальной несостоятельности, хронического неуспеха и пребывают в постоянном сетовании на несовершенство окружения, на тотальную глупость людей, часто принимающую активную форму.

Писатель склонен к экзистенциализму, но закономерно возникает вопрос: а почему у него нет потребности создать образы иной ипостаси? Пассивное следование канонам зла, жизнь по его законам не слишком продуктивны. Но получается, что не протестуя, герои С. Довлатова обречены на бесплодное тление души. Стремление к творческому  совершенству героев из писательской среды все в большей мере становилось призрачным. Автор не подвергает это сомнению. Для него достаточно установки: так есть. А, может быть, не везде? А, может быть, не у всех? Позитивный способ мышления, статус культуротворца – неотъемлемые, на наш взгляд, черты представителя духовной сферы. Более того, У.Фолкнер утверждает, что “только борющиеся души рождают достойную литературу”. И она вызывает всеобщее уважение к творению, и ещё больше – к самому писателю. Ведь он должен видеть дальше других, чувствовать глубже, всеохватывающе воспринимать действительность.

Довлатов уверял, что он не испытывает стыда за несовершенство ранних произведений, как это бывает у некоторых литераторов. Л. Лосев восторгается умением С.Довлатова “ выстраивать лучшие слова в лучшем порядке ”, “ знанием секрета как писать интересно.”  Несогласий подобная восторженность не вызывает. Но позволим себе засомневаться в возможной удовлетворенности писателя в своей самодостаточности. Она настораживает. Если за много лет не изменился уровень миропонимания и горизонты мировоззрения, то глубина постижения миропроцессов осталась той же, без изменений?! Нежелание учиться, пьянство, отсутствие потребности в общении с людьми благородства, умеющими жить не пассивно, не успокоенно, думается, не прибавляли аспектов мировидения будущей знаменитости. И получилось, что у С. Довлатова чуть ли не основным явилось воссоздание образов людей беспомощных. Фактически его творчество ─ изображение мужской инфантильности. Несмотря на юмор, иронию и насмешку оно вышло печальным как плач по закончившейся эре мужского торжества, завершающейся мужской цивилизации. Она долгие века несла жестокость, разорение, бесчисленные войны, с тотальными человеческими и культурными потерями. Теперь наступает её медленный закат. И он представлен людьми ущербными, неспособными противостоять жизненным трудностям, с психологией мещан, деформированной самооценкой.

Создавая хронику человеческого несовершенства, необходимо выявлять пути ее преодоления вопреки всевластию беспробудной серости, желающей задушить на корню изысканную оригинальность и живую мысль. И. Бродский в статье ”Мир уродлив и люди грустны“, написанной через год после смерти сорокадевятилетнего С. Довлатова, отмечает: ”…писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает…“ Герой С. Довлатова – человек, ”отмахивающийся от действительности, не пытающийся навести в ней порядок“ [2, 359].

В этих двух тезисах есть определенное противоречие. В полной мере первый тезис И. Бродского трудно отнести к творчеству С. Довлатова. Он, на наш взгляд, не ставил перед собой подобную задачу и не решал ее. Потребность формировать общественное сознание, изменять мироощущение не совместимы с индивидуализмом, очень неординарно воплощенным автором. И как показала история,  индивидуализм – в итоге не самое большое достижение человечества.

Второй тезис о равнодушии героев С. Довлатова самым определенным образом связан с внутренней позицией самого писателя. По мнению И. Бродского, С. Довлатов – представитель того поколения, ”которое восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования…всерьёз…“; идею ”индивидуализма, человека самого по себе, на отшибе…” [2, 357]. Анализируя данную позицию, видишь во всем этом неприкаянность автора, зачеркивающего любую возможность быть счастливым, неотчужденным, имеющим силы видеть мир не только в черных красках, но и создавать образы людей дела, гражданского мужества, ригористов, рафинированных интеллигентов.

Советская действительность по всем статьям не устраивала С. Довлатова, ненавидящего, по его словам, коммунистов. Но и американский этап в жизни его и его героев может вызывать у поверхностных людей злорадство: скудное существование, частое безденежье, случайные заработки, использование выброшенной на помойки мебели, донашивание чужой одежды, невозможность реализовать себя. По мнению И. Бродского именно в силу индивидуализма, – большего, чем у самих американцев, узнаваемость его американским читателем, синтаксической легкости перевода его текстов дали возможность к концу жизни С. Довлатову переводиться и печататься. И. Бродский констатирует: “Мы – нация многословная и многосложная…”, словесно избыточная, в ее атмосфере общинности инливидуалистам трудно из-за “удушливого климата коллективизма” [2, 358]. Поэтому решение выехать в Америку ─ страну индивидуализма было для С. Довлатова как нельзя кстати.

Задача улучшения социальной природы человека осознается, формируется и  решается у народов с менталитетом общинности, коллективистским мировоззрением потому, что этого требуют законы совместной жизни. По признанию самих идеологов индивидуализма мировая история продемонстрировала его непродуктивность. Современное тупиковое состояние буржуазного общества все в большей мере выявляет его общественную, социальную, культурную и личностную деградацию. Для всего мира его роль реакционна, она выразилась не только в абсолютизации значимости личного пространства индивидуума, но и породила тотальное отчуждение между людьми, беспримерную утрату возможности взаимопонимания, сострадания, милосердия.

С. Довлатов в интервью В. Ерофееву констатирует свою непринадлежность ни к какой нации. Для него никогда не имело значения, что в нем течет армянская и еврейская кровь, а он, по его собственному выражению, всего лишь “русский по профессии”, то есть русскоязычный писатель. Живя в СССР, серьезно интересовался американской культурой, а эмигрировав в США, понял, что больше всего ему интересна русская литература. Отсутствие внутренних связей со страной, где он родился и вырос, космополитизм сознания, ощущение своей идентичности с американцами, равнодушие к потрясениям в жизни других народов, перипетиям в мире еще в большей мере делают его личностью отстраненной от человеческих связей и проблем. И не слишком украшают его облик. Только в конце жизни он установил, что для него ценностью стала семья и дети. И пишет он свои повести не для русской или англоязычной аудиторий, а для своих детей, считая, что посредством его творчества они со временем уяснят его значимость и сущность. Он удивлен произошедшим изменением, утратой первостепенной значимости писательства для себя. К сожалению, мы уже никогда не узнаем как отразилась бы данная метаморфоза на тематике и содержании его произведений.

В итоге все представляется констатирующей прозой, концентрирующей внимание на негативном, при полном игнорировании светлых сторон жизни, отсутствии положительных эмоций. Со стойкой убежденностью, что все порядочные люди ─ чужие в этой абсурдной жизни и столь несовершенном обществе. Они находятся неизвестно где, не здесь. Закономерно из всего этого возникает вопрос, ─ а кто и как будет совершенствовать эту неблагополучную жизнь? В чем тогда цель жизни человека? И прежде всего интеллигента. Ведь важно не только описание биологического существования, но и стремление самого человека к личностному росту, повышению своей культуры, воспитанию неприятия цинизма, лживости, грубости отношений. Всестороннее развитие своих способностей ─ его нравственное призвание, его жизненное назначение. Самоустраняться писателю от „высокой роли властителя дум”, „от пробуждения добрых чувств” ─ это отказываться от сущностной предназначенности литературы, что, к глубокому сожалению, не делает ему чести. А где человек широкого и здорового интереса к жизни, человек, понимающий, что он строит, человек, живущий не словом, а страстью к деянию, к действиям? В подобном случае нет места скепсису, и ситуация не владеет человеком, а он сам – властелин событий. Благодаря такого рода деятельности объективно формируется эпоха активности, а не хаоса или тления, где неосуществимость тонкой регуляции общественных отношений порождает пустоту душ, злонамеренность, непомерное тщеславие, гордыню, духовную тьму, немотивированную агрессию и антигуманную среду обитания. В деформированной ситуации человеку, наделенному ярким талантом, оставаться в стороне непростительно. С.Довлатов видит у А.П.Чехова идентичность ситуации и неразрешимость проблемы: рассказчик ─ писатель. Но ведь Антон Павлович, отнюдь не посвятил всю свою жизнь абсолютизации негатива. Его в целом находить не так уж сложно ─ все на поверхности. Куда труднее сформировать у читателя или зрителя его неприятие, потребность элиминировать несовершенство, пробудить в человеке конструктивные намерения и ориентир на добродетельность. При всем величайшем мастерстве рассказчика Чехов ─ непревзойденный мастер обличения мещанства и пошлости. Его гуманизм направлен на защиту интересов трудового народа. Он никогда не был в стороне от идейных исканий интеллигенции, определению ею своей роли в жизни общества. Чехов стремился ее изобразить и осмыслить эту проблему и воплотить в своем творчестве. В его повестях, рассказах не только эстетическая изысканность, безупречность стиля, тонкое изящество слога, но и актуальная общественно-социальная проблематика. Они многогранно раскрывают философский образ мышления А.П. Чехова, причинно-следственную заданность в сюжете произведений. В них всегда личностная неординарность поддержана автором, его глубокие симпатии на стороне добра, высокой порядочности, истинной интеллигентности, активной жизненной позиции литературного героя. Именно благодаря тому, что наполнены философской мудростью, мыслями и чувствами высокой социальной направленности.

Но и одновременно А.П.Чехов талантливо преподносит философию противостояния и противоборства сквозь весь спектр изображения будничных процессов жизни различных социальных слоев общества. В каждом своем даже небольшом рассказе или новелле он сумел сформировать у читателя сосредоточенность на потребности гармонии в общественных отношениях, вывести его на глубокие философские раздумья, сконцентрировать внимание на анализе социальных проблем. Только констатации разнообразных житейских ситуаций в его произведениях не найти. Потому, что его общественная деятельность и творчество ─ это постоянная озабоченность нравственным состоянием общества, внедрением высоких моральных норм, созданием великой науки жить интересно, талантливо, прекрасно, плодотворно, потребностью кардинального изменения жизни народа.

Таким образом видится, что утверждение С.Довлатова своей идентичности с чеховской позицией в русской и мировой литературе несколько преувеличено. Представляется, что скепсис, который всегда пронизывал творчество С.Довлатова, нефилософский образ жизни и мышления, этическая анемия не дали возможности С.Довлатову, будучи русскоязычным автором, состояться как русскому писателю с активной позицией, достичь более высокой планки русской литературы с ее гуманизмом и небезразличием к нуждам мира и проблемам человека.

 

Литература:

1. Дар органического беззлобия [Текст] // Довлатов С. Проза. ─ С.-П.: 1995. ─Т.3. ─ С. З47 ─349.

2. И. Бродский. О Сереже Довлатове [Текст] // Довлатов С. Проза. ─ С.-П.: 1995.─ Т.3.

3. Довлатов С.  Проза: В 3 т. [Текст] / С.Довлатов. ─ С.-П.: Лимбус-пресс, 1995.

Рецензент – проф. Вандишев В.М.